Украинский режиссер Олег Сенцов, находящийся в колонии в российском городе Лабытнанги, держит голодовку уже 78-й день. Более 130-ти дней продолжает голодать и осужденный в аннексированном Крыму украинский активист Владимир Балух. Чтобы понять, почему украинские политзаключенные пошли на этот рискованный шаг, и что они переживают во время голодовки, Крым.Реалии записали историю Бекира Умерова – активиста крымскотатарского национального движения и родного брата зампредседателя Меджлиса Ильми Умерова. Летом 1987 года он неожиданно для всех объявил голодовку, требуя встречи руководства СССР с крымскотатарскими активистами. Его протест закончился массовыми демонстрациями представителей народа на Красной площади в Москве и самовольным возвращением на родину.

О решении объявить голодовку

Поздней ночью 17 мая 1987 года я вернулся домой и никак не мог уснуть. Весь день накануне мы провели на стройке у одного активиста –​ Адама Меметова. Мне все никак не выходило из головы, что у Адама пятеро маленьких детей, недостроенный дом, а он все свое время уделяет вопросам национального движения. Наверное, эта мысль и сподвигла меня действовать.

Я не готовился к объявлению голодовки и нужную информацию не собирал. В то время по телевизору каждый день показывали сюжеты о голодовке доктора Хайдера из США. Люди моего поколения, может быть, помнят, потому что она длилась много месяцев подряд. Корреспондент советского телевидения вел ежедневные репортажи: Белый дом в Вашингтоне, напротив на коляске сидит грузный бородатый мужчина, который говорит, что держит голодовку с требованием разоружения. Нам преподносили искривленную информацию, но благодаря тем сюжетам, наверное, в моей голове появилась эта идея. Кроме того, естественно, я слышал о многомесячных голодовках Мустафы Джемилева. Одним словом, я знал, что существует такая форма протеста. Однако решение объявить голодовку принял спонтанно.

Здесь стоит подробнее рассказать о моих мотивах. В те годы национальное движение крымских татар переживало не самые лучшие времена. За пару месяцев до объявления моей голодовки – в апреле 87-го – прошло первое совещание инициативных групп со всего Советского Союза. На нем решили направить в Москву массовую делегацию крымских татар. Несмотря на то, что за плечами у нас уже была одна неудачная поездка, все же хотелось узнать, действительно ли в Советском Союзе происходят те глобальные перемены в сторону демократизации, о которых так говорят.

Было почти 12 часов ночи. Я не стал заводить отцовский автомобиль, чтобы не привлекать внимания домашних, сел на велосипед и поехал на Главпочтамт. Попросил бланки для телеграммы, заполнил два экземпляра и протянул молодой девушке в окошке. Текст был приблизительно такой: «В знак протеста против национальной дискриминации крымских татар я объявляю голодовку. Прекращу в случае приема Михаилом Горбачевым нашей делегации».

Телеграмму адресовал Горбачеву, напрямую в Кремль. Я не знал, что девушка из Главпочтамта была крымской татаркой. Она прочла текст и тут же нарушила негласную инструкцию о том, что более-менее важные телеграммы отправляются после согласования с начальством. В общем, она рискнула, и не успел я доехать домой, как моя телеграмма уже была в Кремле.

Домой вернулся как ни в чем не бывало. Уснуть, естественно, так и не смог. Утром супруга ушла на работу, а я остался лежать. Родные собрались завтракать и позвали меня, а я ответил, что не хочу. Во дворе текла обыденная жизнь, а я лежал у себя в комнате и якобы отдыхал. Это было непривычно для моих близких, они пришли спросить, хорошо ли себя чувствую. Я отшутился.

В середине дня зашел брат, Феми Умеров, и напомнил, что пора ехать в город на мусульманское кладбище, проводить намеченные ко дню траура мероприятия. В ответ я показал ему копию телеграммы, он прочел. Конечно, для брата это стало неожиданностью. Незаметно от родителей он вынес и показал ее другим братьям – Решату и Ильми. Те сразу поехали на кладбище и рассказали об этом собравшимся. В то время средств коммуникации, даже стационарного домашнего телефона, не было практически ни у кого. Люди вынуждены были вживую передавать информацию. К вечеру о моей голодовке узнало большинство крымских татар в Краснодарском крае, поскольку другие активисты успели застать людей на таких же траурных мероприятиях в регионе.

Реакция людей и первые дни голодовки

В то время многие слышали про голодовку, но воочию никогда не видели. Из человеческого любопытства началось паломничество в наш двор. Целыми днями люди приходили и приезжали из других поселков. Я постоянно с кем-то общался.

Мы установили специальные правила. Каждый, кто приходил к нам во двор, не мог зайти сразу ко мне – пускали по несколько человек. Людям объясняли, что долго разговаривать не надо, что это отнимает силы. Активисты организовали книгу отзывов. Мне постоянно приходили телеграммы – десятки каждый день, их чтение занимало значительное время. Что меня поражало: люди писали не для галочки, мол, я тебя поддерживаю, молодец. Нет. Одинаковых телеграмм было мало, все разные, некоторые – стихами. Мы друг на друга действовали, как снежный ком: люди поднимали мое патриотическое состояние своим отношением, а моя голодовка, видимо, так же действовала на них.

Но была и обратная сторона этой истории: я постоянно находился на глазах у родных. На меня давило понимание того, в какое неловкое положение я поставил супругу (она тогда ждала ребенка), родителей и братьев. Они, как и все, поддерживали мои требования, но видели, что долго я протянуть не смогу. Из-за этого мне хотелось побыстрее уехать в Москву и протестовать уже там, наподобие доктора Хайдера. Главная мысль: форсировать события, обострять ситуацию, чтобы реакция властей была неизбежной, чтобы они хоть каким-то образом отреагировали.

Первые дни было очень тяжело. Я абсолютно не знал правил голодания и усугублял ситуацию тем, что пил соленую воду. Кто-то из посетителей из добрых побуждений посоветовал, что во время голодания нужно пить воду с солью. Другие эту идею поддержали. У меня был 200-граммовый стакан, в который я наливал минеральную воду «Боржоми», и без того насыщенную солью, потом добавлял еще столовую ложку соли и пытался это пить. Очень быстро начали болеть почки – будто там пилят ножовкой. Появилась тошнота. Я себя настолько плохо чувствовал, что считал не дни или недели, а часы, минуты и даже секунды.

Я не мог спать. Только закрываешь глаза – снится кошмар: будто ем узбекскую лепешку – это одно из воспоминаний детства в Узбекистане, – будто я откусил кусок и жую. Просыпаюсь – естественно, никакой лепешки нет. Эти сны были в несколько ярусов: иногда казалась, что я проснулся и во рту действительно лепешка. Начинал радоваться – значит, не сон! А потом окончательно, по-настоящему, просыпался и осознавал весь ужас положения.

Так продолжалось пять дней, и с каждым новым днем становилось заметно хуже. На шестой пришел ко мне парень, у которого были знакомые в Ленинграде, практиковавшие лечебное голодание. Они узнали, что я пью соленую воду, всполошились и сообщили, что этого делать нельзя ни в коем случае. Они передали мне книгу «Резервы нашего организма». В ней описаны правила, как надо питаться, пить, какие физические упражнения делать, даже как дышать.

Оказывается, чтобы успешно и долго голодать, надо пить практически дистиллированную воду, желательно талую или родниковую. Недалеко от нашего города, в горах, как раз был родник. Мне привезли в канистрах много этой воды, и буквально через несколько дней я восстановился, начал ходить. Не бегал, конечно, но вставал, голова уже не кружилась, пропала тошнота. Однако появилась новая проблема – я начал быстро терять в весе. Я и так был худощавый, а вскоре остались одни кожа да кости. Через четыре недели, на 28-й день, стало понятно, что я не смогу держать голодовку месяцами.

О медицинском наблюдении

Ежедневно меня осматривали врачи – был создан целый консилиум из крымскотатарских медиков. Мой родной брат Ильми все время находился рядом. В то время он работал в районной больнице и, пользуясь положением, нелегально проводил анализы. Медсестры ему говорили, что у нормального здорового человека таких показателей не бывает. Однажды заведующая лабораторией поинтересовалась у Ильми, чьи анализы он носит, хотя и сама догадалась, что похоже на голодающего человека. Оказалось, что во время учебы в медицинском университете она изучала лечебное голодание, в итоге нашла свои студенческие конспекты и давала брату ценные советы. Эта женщина сказала Ильми, что мой организм уже достиг предела и скоро начнутся необратимые процессы. На меня ее слова не произвели должного воздействия, потому что не для того я объявлял голодовку, чтобы не было каких-то отрицательных последствий.

Письма Сахарова и Джемилева. Решение прекратить голодовку

Так продолжалось более четырех недель. Наши активисты отправили в Москву группу людей для того, чтобы максимально распространить информацию о моей голодовке. Им удалось встретиться с Андреем Сахаровым и рассказать ему, что в Краснодарском крае голодает крымский татарин Бекир Умеров, требуя встречи с руководством СССР. Андрей Дмитриевич написал мне тогда письмо с просьбой прекратить голодовку. Честно говоря, я был очень благодарен ему, но не прислушался.

Давление усиливалось и со стороны соотечественников. То приходила группа ветеранов национального движения, то группа религиозных деятелей читала молитву, попутно объясняя, что не надо себя так губить. Они убеждали меня, что голодовка свою роль выполнила, что люди «на ногах» – а это действительно было так, народ сильно активизировался. Я же продолжал настаивать: власть должна принять нас на самом высоком уровне. Я говорил про Михаила Горбачева не потому, что крымские татары мечтали встретиться с первым лицом государства, а потому что его имя воплощало положительные изменения в стране.

18 июня на очередной встрече активистов мы бурно обсуждали предстоящую поездку в Москву. Чувствовалось: в воздухе витает дух перемен, и важно не упустить эту возможность как в 56-м году, когда некоторые народы вернулись на родину, а крымские татары – нет. В тот вечер активист Риза Сейтуллаев принес с собой пакет документов со второго Всесоюзного совещания крымских татар.

В какой-то момент он подошел ко мне, отвел в сторону и протянул конверт. Это было письмо от Мустафы Джемилева. Я развернул машинопечатную страничку и начал читать. Письмо воздействовало на меня просто гипнотически. Едва дочитав его, я перебил разговоры активистов и заявил, что прекращаю голодовку. Это был тридцатый день. До письма у меня и мысли не было о добровольном прекращении голодовки.

Выход из голодовки

Забавно, но тогда никто из окружающих не задумывался о том, как нужно выходить из голодовки. Даже я не интересовался. Никому не пришло в голову изучить связанные с этим медицинские вопросы. Как в начале голодовки я не был готов к ее проведению, так и в конце – к ее прекращению.

Со встречи, на которой мне передали письмо Джемилева, мы вернулись глубокой ночью. Я прикинул, что сразу кушать плов или суп, наверное, не стоит. Как же я был далек от истины. Нашел банку натурального сока, налил его в стакан и начал пить. Где-то на полстакане началось такое, что трудно описать словами. Тело сводили судороги – шея, руки, ноги. Ужасная картина.

Хорошо, была вода, я ее пил и каким-то образом, видимо, разбавлял тот сок. Но ничего не помогало, на следующий день я уже не мог встать, лежал и не понимал, что со мной происходит, даже думать не мог ни о чем. И тут произошло чудо во второй раз.

Ближе к вечеру появился тот же парень, который в начале голодовки передал мне книгу о лечебном голодании. Он опять связался со своими знакомыми в Ленинграде и те по телефону продиктовали правила выхода из голодовки. Смысл сводился к тому, что в первые дни нужно пить сильно разбавленный сок по одной чайной ложечке каждые полчаса. То есть организм должен заново привыкать к внешнему питанию. Меня выворачивало от этого разбавленного сока, даже от самого запаха.

Организм привык где-то на третий или четвертый день. Я пил его уже столовой ложкой и каждые 15 минут. С него начался мой выход из голодовки.

Поездка в Москву

Как только я смог ходить, сразу поехал в Москву с группой активистов. После моей голодовки сильно поменялась обстановка в местах компактного проживания крымских татар. Летом 87-го года в Москву приехало около двух тысяч крымских татар – немыслимые до этого цифры. Это был прорыв для национального движения. Было невероятной смелостью, зная о карательных возможностях властей, выйти и массово выразить свой протест в самом центре Советского Союза.

По приезду в Москву, еще до первых демонстраций, я решил пойти к Сахарову вместе с другом, поблагодарить его за письмо. Дверь открыла супруга Сахарова Елена Боннер, милейшая женщина. Мы поздоровались, представились, сказали, что крымские татары, приехали издалека и хотели бы увидеться с Андреем Дмитриевичем. В ответ она сказала, что к ним в гости приехала дочь и по-человечески, очень вежливо, попросила отнять у мужа как можно меньше времени.

Вышел Сахаров, очень тепло нас поприветствовал, провел на кухню и первым делом говорит: «Супруга сказала, что вы крымские татары. А как чувствует себя Бекир Умеров? Я ему письмо писал». Я встал, пожал ему руку, поблагодарил и, как мог, выразил свое уважение. У нас была очень доброжелательная беседа. Его открытость меня очень поразила.

Мы рассказали Сахарову, что планируем провести демонстрацию на Красной площади и хотели бы максимальной огласки. Предложили ему прийти, чтобы он потом рассказал другим. На это Сахаров ответил, что если придет посмотреть нашу демонстрацию, то ее быстро разгонят, поскольку за ним постоянно ведется слежка.